Тот кого манит дерево без цветов



Не из простых людей тот, кого манит дерево без цветов

Серебристо-серый цвет отделки дома всем хорош, но когда дом снаружи и внутри «зимой и летом одним цветом», то серый цвет может и наскучить. Особенно если это дом постоянного проживания.

До определенной степени эта проблема решается подбором отделки потолков и полов. Она позволяет разнообразить цветом и фактурой тот цвет и ритм, который задается бревенчатой стеной из сухостойной сосны Kelo. Но это не во всех случаях решает задачу полностью — все-таки мы привыкли к более светлой и теплой цветовой палитре внутри дома.

Кроме того, если снаружи дом освещается солнцем, свет которого превращает серо-серебристые стены дома в светящиеся светло-серебряные цвета, то во внутренних помещениях дома, особенно небольших и слабо-освещенных, как правило, хочется более светлых тонов, а не доминирующего серого цвета.
При этом мы не хотим покрывать краской сруб, чтобы он оставался экологически чистым и пахнущим только карельской сосной, а не каким-либо химическим составом.

Как быть? Мы нашли решение!

Дом остается чистым и ароматным, не применяется никакой краски или лака. При этом стены дома приобретают песочный, медовый цвет, сохраняя нетронутую структуру ствола. Со всеми впадинами и выемками, сучками и карманами, следами короедов, микро-трещинами, которые задают неповторимость каждому стволу сухостойной сосны в стене дома.

Посмотрите на фотографии — неповторимые изгибы и текстуры сухостойной сосны Kelo будут бесконечно радовать вас и ваших близких.

Позвольте нам умолчать о технологии, которая позволяет сохранить такие бесконечно красивые поверхности. Без красок, лаков, абразивных кругов и прочих инструментов и материалов — без всего, что отдаляет нас от истинной природы вещей. Мы лишь намекнем, что в основе этой технологии — воздух.

Источник

ГС. Осколочки. ГАБА

Не из обычных людей
Тот, кого манит
Дерево без цветов…

Безжизненная пустыня простиралась до самого горизонта, где над тонкой кромкой мира горела холодным светом голубая луна, отражаясь в широко раскрытых глазах Илио. Где-то в глубине темных как ночь зрачков беззвучным криком горело отчаяние. Тишина, нависшая над планетой, была настолько глубокой, что ее можно было коснуться. Илио не могла поверить своим глазам. Остановившимся кадром, кошмарным видением казалась ей простирающая впереди пустыня. Сердце замерло, дрогнуло, не в силах охватить весь ужас случившегося девушка заворожено следила за одиноким вихрем, в немом безумстве поднимающим к, усыпанным миллиардами звезд небесам, серые облака песка. Неудержимая дрожь охватило все ее существо. Стараясь унять отчаяние, Илио подняла глаза к мигающим в вышине огонькам далеких звезд. Множество мыслей сразу вспыхнуло в мозгу. Но сильней всего ее поразило то, что в памяти всплыли видения далекого прошлого. Словно наяву она увидела Юджина, увидела таким, каким он был в их первую встречу. Ощутила знакомое волнение, растерянность, вспомнила, как захватило у нее дух от этого пронизывающего душу взгляда, двух пылающих светил. В ушах все еще звучала мелодия их танца, а перед глазами стелился синий туман Люй…
— Адель, Адель! Ответь мне! Где ты?! – почти кричал из передатчика голос Джейсона. – Ответь мне! Адель! Ты слышишь меня?!
— Я тебя прекрасно слышу Джейс, — дрогнувшим от волнения голосом ответила ему девушка, и, сконцентрировав всю свою волю, заставила себя собраться.
— Где ты? Я чуть с ума не сошел, когда связь прервалась, — и уже более спокойно продолжил Джейсон. – Где ты сейчас, послать тебе транспорт? Что там вообще произошло? Что ты видишь?
— Это трудно описать, поверь мне. Я в том месте, где когда — то был Сландер, пятый квадрат.
— Что значит был? Где он теперь? – снова встревожился капитан, — черт бы побрал эту видео связь, сплошные помехи!
— Джейс, мне кажется, что источник взрыва располагался прямо над городом, здесь все сперто, в прямом смысле в порошок! Ничего не осталось! Только пыль, песок и тишина! – как не старалась девушка не могла сдержать охватившего ее ужаса перед случившейся катастрофой.
— Что значит в порошок!? Это же миллионный город! А подземные сооружения? Неужели ничего не уцелело? Это же невозможно!
— Эта же мысль не дает мне покоя. Что могло в несколько мгновений стереть с лица планеты целый мегаполис?
— Адель немедленно возвращайся! Через несколько часов наступит полночь, спасатели прибудут только к утру. Хотя если то, что ты говоришь, правда, то там уже некого спасать…
— Дай мне еще пару часов, — у меня появилась одна идея…
— Никаких идей! Немедленно возвращайся! Что бы это не было, оно может возвратиться, уходи от туда! Адель, ты меня слышишь?
— Всего два часа, пожалуйста, Джейс, как бы это дико не звучало, но вдруг там есть кто – нибудь живой. При таком перепаде температуры, он не доживет до утра, дай мне шанс попробовать!
— Что ты собираешься делать?
— Прозондирую почву. Кто знает, может ты и прав и подземные сооружения выдержали…
— Ладно. Что с тобой делать. Но только два часа! Поняла, это приказ?
— Да, сер! – постаравшись придать голосу веселое выражение, ответила девушка.
Отключившись, Илио подавила нарастающее в душе мучительное отчаяние.
— Если ты только жив, где бы ты не был, сумасшедший Юд, я найду тебя! Даже если мне придется обойти всю планету пешком, я перетрясу всю эту пустыню, но найду тебя! Клянусь! – воскликнула она в пустоту вечерних небес и, включив, висящий на поясе искатель, зашагала по серым, залитым голубым светом луны, пескам.

***
Решение пришло быстро, но осуществить его гораздо сложнее. Идти по серым пескам было очень тяжело. Это был даже не песок, а скорее мельчайшая пыль, поднимающаяся при каждом шаге легкими облачками. Одолев несколько сот метров, Илио поняла, что без транспорта ей не обойтись. Можно часами брести по серой пустыне. Потянувшись к передатчику, девушка заметила, что сверкающая матовым светом поверхность песка чуть изменилась. Осторожно сделав пару шагов, Илио застыла на месте. Прямо под ее ногами начинался почти отвесный склон гигантской воронки. Расплавленная порода застыла серебряным зеркалом. Стараясь даже не дышать, девушка осторожно отошла от обрыва.
— Можешь поздравить себя, Илио, — сказала она сама себе, – похоже, ты нашла эпицентр взрыва. Сняв с пояса мини камеру, девушка сделала несколько снимков воронки. Замерив, показатели приборов слежения, и сняв пробу породы, она связалась с оставленной в долине транспортной капсулой. Через несколько минут серебристая полусфера капсулы с тихим шипением опустилась на серые дюны. Откинув прозрачный колпак, Илио заняла место пилота. Мягко оторвавшись от земли, капсула заскользила над зеркальными стенами склонов воронки.

Источник

Хокку — японские трехстишия

***
И поля и горы —
Снег тихонько все украл.
Сразу стало пусто.

***
Снега холодней,
Серебрит мои седины
Зимняя луна.

***
С неба льется лунный свет.
Спряталась в тени кумирни
Ослепленная сова.

***
Некуда воду из чана
Выплеснуть мне теперь.
Всюду поют цикады!

***
Паутина на ветке!
Вновь пахнуло жарой на меня
В этой летней роще.

***
Не из обычных людей
Тот, кого манит
Дерево без цветов.

***
Осень вернулась вновь,
Но дитя не сидит на коленях моих.
Одинокий, гляжу на луну.

***
Если умолкнешь,
Что ты тогда, соловей?
Зеленая птичка.

Хорошо сказано.

***
За ночь вьюнок обвился
Вкруг бадьи моего колодца.
У соседа воду возьму!

***
Удочка в руке.
Чуть коснулась лески
Летняя рука.

***
Над волной ручья
Ловит, ловит стрекоза
Собственную тень.

***
(на смерь маленького сына)
О мой ловец стрекоз!
Куда в неведомую даль
Ты нынче забежал?

***
Полнолуния ночь!
Даже птицы не заперли
Двери в гнездах своих.

***
Роса на цветах шафрана!
Прольется на землю она
И станет простой водою.

***
(сочиняя стихи)
Пока повторяла я:
«О кукушка, кукушка!» —
рассвет уже наступил.

***
О светлая луна!
Я шла и шла к тебе,
А ты все далеко.

***
Только их крики слышны.
Белые цапли невидимы
Утром на свежем снегу.

***
Сливы весенний цвет
Дарит свой аромат человеку.
Тому, кто ветку сломал.

***
Я и забыла,
Что накрашены губы мои.
Чистый источник!

***
Молодая павлония!
Три листка облетят —
Донага разденется.

***
Месяц на небе,
Один ты на свете товарищ
Бушущей буре.

***
Гуси пролетные!
И вы обратились в сумрак
Весеннего вечера.

***
Бушует осенний вихрь!
Едва народившийся месяц
Вот-вот он сметет с небес.

***
(изваяние Будды)
Молнии беглый свет!
Будды лицо озарилось
В темной дали полей.

***
Осеннего вихря порыв.
Как дрожит, как трепещет
Каждый листок на плюще!

Сико (Кагами Сико (1665-1731). Ученик Басё. Теоретик поэзии хокку.)

***
О кленовые листья!
Крылья вы обжигаете
Пролетающим птицам.

Рёта (Осима Рёта (1707-1787). Последователь школы Басё)

***
Где же светлячки?
От людской погони
Скрылись на луне.

Бусон (Ёса Бусон (1716-1973) Подлиное имя неизвестно. Поэт и художник. В юности отправился в Эдо, где учился писать хокку у одного из поэтов школы Басё. Много странствовал, наконец поселился в Киото. Прославился как художник и создал свою поэтическую школу. Величайшие годы его расцвета как художника, поэта, учителя поэзии — с 1772 по 1793 г.)

***
Печальный аромат!
Цветущей сливы ветка
В морщинистой руке.

***
Поет соловей!
Как он раскрыл широко
Маленький клюв!

***
От этой ивы
Начинается сумрак вечерний.
Дорога в поле.

***
Луна сквозь дымку.
Лягушки пруд замутили.
Где вода? Где небо?

***
Долгие дни весны
Идут чередой. Я снова
В давно минувшем живу.

***
(в далекой деревушке)
Звонко лает пес
На захожего торговца.
Персики в цвету!

Источник

«Тот, которого манит дерево без цветов»

Городок. Холст, масло

Сергей Толчеев – художник, чьи живописные работы нелегко интерпретировать языком слов. Много в них непереводимого, необъяснимого прямолинейно. Есть тайна. Нельзя сказать, что в них первично, что чему подчинено – содержание форме или форма содержанию. Неразделимо, цельно. Все идет от глубинного переживания действительности и нередко выражается опосредованно, отдаленно от истинного мотива.

Вот натюрморт: на подоконнике в мятой консервной банке растет столетник, за окном – туманный свет. Банка покореженная, листья столетника вывернутые, колючие, тускло-зеленые. Кто-то наспех воткнул росток в первую попавшуюся под руку емкость, может, временно, может, жалея, чтоб не пропал. Да так он и остался. Живучее растение. Но почему так бередит душу, почему ощущается пустота, тишина, одиночество? Потому что так скупо, так сдержанно в цвете? Потому что формы изломаны? Вот все вместе и еще нечто.

В деревенском дворе грубо сколоченный стол, нагруженный тыквами. Под низким небом, над пустым полем вдали кружатся вороны. Картина про изобилие земли, про тяжелый труд, про красоту плодов? Или про то, что все повторяется? Так было и будет. Или не будет? Осень. Чувства острые вызывает, волнует, но однозначного ответа нет, хотя все изображено похоже.

Смысл много глубже и шире обозначенного на холсте. Похоже на японскую поэзию:

Не из обычных людей

Тот, которого манит

Дерево без цветов.

только прохлада и душевный покой.

Встретились с Сергеем в его мастерской. Холсты – готовые, начатые, оставленные. Творческий беспорядок. Все так, будто всегда в работе. Повсюду снуют кошки, хотя их всего три. Пришла поговорить, прежде чем взяться за статью. Но после беседы решила написать материал в форме интервью – неординарной она получилась.

Татьяна Нечаева: Сергей, может, начнем с детства?

Сергей Толчеев: Детство – самые острые переживания, самые острые впечатления. Оно прошло в Долгоруковском районе. Пейзаж там такой, настолько литературный, дворянский: эти линии горизонта, холмы сходящиеся, церковь начала XIX века в селе Новотроицкое, у реки. Все это, наверное, сформировало во мне, если можно так о себе сказать, какой-то орган – орган потребности гармонии. Возможно, что это так бы и осталось некой неосознанной необходимостью, которой бы я мучился всю жизнь, но вмешался случай. Мне в раннем детстве родители выписали Большую советскую энциклопедию, редкость по тем временам. Каждый том приходил раз в месяц или в два месяца, всего было их тридцать с чем-то. Получая новый том, я от корки до корки его прочитывал. Читать рано начал, года в три-четыре. В энциклопедии была очень хорошая печать, много иллюстраций. До сих пор помню работы Ренато Гуттузо, мастеров Возрождения, современную живопись вплоть до абстракционизма, какие-то новые течения на тот момент: был конец 1960-х – начало 70-х годов. Все это наполняло меня.

Т.Н.: Прости, а из какой ты семьи?

С.Т.: Отец был инженер, мать работала в торговле. Я хотел быть то пограничником, то конюхом, как все дети. Но это были частные всплески, потому что все время хотел быть художником. Тот книжный мир, связанный с искусством, к которому удавалось прикасаться, здорово отличался от реальности, может, поэтому и был таким притягательным. Настолько притягательным, что стал мечтой. Потом обычная дорога – поступил в Рязанское художественное училище.

Приехал в Липецк по распределению. Удачно сложилась судьба. Я пришел в Художественный фонд Союза художников. Успел поработать там. Помню всех наших мастеров замечательных, это было уже на излете прежнего мира, конец 80-х, пик расцвета их творчества. Я все это застал, со многими возникли хорошие отношения, с некоторыми – почти дружеские, насколько это было возможно из-за разницы в возрасте.

Довольно успешно складывалась карьера. Ну а потом произошло то, что произошло в стране. Я тяжело это пережил. Моя основная профессия – художник промграфики и рекламы. Это дало небольшие возможности прожить в 90-е. Потом 2000-й, нулевые начались, все стало потихоньку налаживаться. Я занимался рекламой, бизнесом, это был суррогат творчества, но какие-то потребности он удовлетворял.

Как бы случайно раз-другой съездил на этюды. А потом случилась удивительная вещь, как в книжках пишут. Знакомый – он участвовал в восстановлении храма – пригласил меня посмотреть распятие, сделанное одним умельцем. Он просил исправить его, насколько возможно. Я по готовому контуру написал все заново, как ни странно, получилось. Но самое главное в том, что когда я выдавил краски, произошло что-то необычное – во мне так побежала кровь по жилам, разогналась. Эмоционально я тоже глубокий шок испытал. Этот прилив адреналина меня больше не оставлял в процессе работы.

После этого душевного потрясения я уже не останавливался. Пишу, делаю, не рассчитывая даже на какой-то результат, и уж тем более на материальный. По работам видно, что они не представляют коммерческого интереса. Слава Богу, что есть возможность зарабатывать иным способом.

Поначалу я писал пейзажи, портреты, натюрморты. Принес на выставку в 2010 году. Юрий Дмитриевич Гришко сказал: «Сережа, если ты надумаешь в Союз вступать, приходи, я напишу рекомендацию». Через несколько месяцев меня уже приняли в Союз художников. Я не загадывал, не планировал, так получилось.

Т.Н.: Какое для тебя это имело значение?

С.Т.: Я уже говорил, что помню тот Союз, в который пришел когда-то, тех людей, ту среду. Конечно, важно было войти в нее. Я переживал перерождение Союза в наступившее время. Видел упадок.

Т.Н.: Тебе самому перестраиваться не пришлось?

С.Т.: Нет. Трения были с теми художниками, кто не помнил того Союза, каким он был, считали, что он должен быть тем, как он есть. Это были противоречия скорее базового, мировоззренческого характера. А со старшим поколением разногласий не было. Современный я или несовременный, не знаю, не мне об этом судить. Потом так получилось, что я стал председателем и пытаюсь решать вопросы, которые мне кажутся важными. Не так все просто.

Т.Н.: Скажи, пожалуйста, как тебе удается совмещать непростую общественную работу с творчеством?

С.М.: С творчеством это вообще не совмещается, но поддерживает меня в каком-то эмоциональном тонусе, а любые наши действия идут от эмоции, изначально. Она либо разрушает, либо созидает.

Т.Н.: Мало тебе было забот, ты еще и трех кошек подобрал, привез в мастерскую.

С.Т.: Тоже никогда не думал, что буду заниматься с кошками. Так получилось. У нас в подъезде жила мама-кошка, одному котенку сломали лапку, саму маму зашибли. Ну как на это может нормальный человек смотреть? Я отвез кошкино семейство в ветеринарную клинику, а потом поселил в мастерской. Хлопот придают, работать мешают, везде шерсть. Но они дают настроение и организуют. Важны установившиеся между нами отношения, но они таковы, что рассуждать о них сложно. Человеку свойственно воспринимать многое на эмоциональном уровне. Думаю, этому и искусство служит: чтобы тренировать, развивать те свойства, которые в любом человеке от рождения природой заложены – стремление к творчеству, к познанию, стремление к совершенствованию.

Вся история завязана – это мой взгляд, мой личный опыт – на искусстве. Древняя Греция – сначала поиски законов гармонии – в скульптуре, архитектуре, потом – философия. Искусство – это способ познания мира, способ развития сознания человека. Только после того как происходят открытия в искусстве, начинаются открытия в науке. Может, мне просто эта идея очень нравится. Искусство как катализатор развития. Именно пластическое искусство.

Т.Н.: Очень интересные рассуждения. Но я хочу поговорить конкретнее о твоем творчестве. Каждая работа несет смысл, тесно связанный с эмоцией, а она – с формой, через которую ты высказываешься. Что первоначально появляется – идея или пластический образ?

С.Т.: Вначале идет эмоция. Когда спрашивают об этом конкретно, то сложно отвечать, потому что ответов нет. То есть существуют и вопросы, и ответы. Но подгонять свой ответ под понятную схему не очень хочется. Прежде всего есть эмоция. Она несет в себе большую энергию. У меня так. Ей трудно дать определение, ее можно только переживать. Одна зрительница спросила: ты когда делал эту работу, вот это чувство переживал? Да. Творчество – это обмен эмоциями. Ничего нового я никому сказать не могу, никаких там мыслей интересных нет. Не хочу, считаю бессмысленным формулировать это словами.

Т.Н.: Но на холсте ты формулируешь?

С.Т.: Вот я пишу сразу, в натуральную величину, потом делаю варианты в поисках большей выразительности. Но первая работа оказывается наиболее точной.

Т.Н.: И все-таки, как ты находишь способ воплощения переживания, которое тобой овладело?

С.Т.: Все происходит будто само собой. Это что-то подсознательное. Берешь и делаешь. Случались иногда вещи почти мистические. Например, выбежал на минуту за сигаретами, вернулся – и все сложилось. Подошел к холсту и враз написал. Пока выходил, что-то во мне произошло под воздействием чего-то неосознанного.

Т.Н.: Однако работу делаешь ты. И ты ответственен за результат.

С.Т.: Если я вижу, что работа моя не совпадает с эмоцией, она становится мне неинтересной. Но бывало так: делал и видел, что получается, соответствует внутреннему состоянию, а потом брался конкретизировать – ведь меня учили, как правильно рисовать, компоновать. Правлю. И работу убиваю. Когда я прихожу на выставки – никому не хочу сказать в упрек, это моя точка зрения, она спорная – многое кажется скучным. А иногда смотришь и оторваться не можешь. По моему убеждению, чем ситуация обыденнее, чем она рассказана глубже, тем выше пилотаж. Когда я такие работы вижу, застываю.

Т.Н.: Очень обыденная ситуация, но как-то особенно рассказанная? В связи с этим я вспоминаю твой натюрморт со столетником. Минимум предметов, ну вроде не о чем говорить, но смотришь, и что-то с тобой происходит. Эстетического ничего вроде нет.

С.Т.: Даже антиэстетическое. Вот это и хотелось бы развивать. Я понимаю, что у этого пути – ни пирогов, ни пышек, а синяки и шишки. Если бы мне чаще удавались такие вещи, я был бы рад.

Т.Н.: Твои работы очень экономны по части изобразительной. У тебя мало что изображено – одно-два дерева, дальше помазал кистью и обозначил пространство. Без деталей, предельная лаконичность изображения, а воздействует сильно. Виктор Семенович Сорокин давал такое определение современному искусству: «Оно выражает больше, чем изображает».

С.Т.: Самое важное мы сейчас затронули. Если бы была на то моя воля, я бы сидел и палочкой на песке или на пыли водил, смотрел. И даже в этом процессе был бы интерес. Но так невозможно. Еще ведь надо поделиться с кем-то.

Т.Н.: Тебе ведь важен отклик, понимание, важно найти человека, который солидарно с тобой воспринимает мир?

С.Т.: Да его искать не надо, как мне кажется. Иногда – бывали такие случаи – человек реагировал на работу так, как от него и ожидать было нельзя: другой он в жизни.

Т.Н.: А случается, что человек увидел в твоей картине совсем не то, что ты хотел передать?

С.Т.: Нет. Это тоже вопрос принципиально важный. Если бы он по-другому воспринял, я бы это понял как свою неудачу. Переживал бы очень сильно.

Т.Н.: В какой мере, по-твоему, профессионализм необходим?

С.Т.: Для художника профессионализм – это дело чести, я считаю. Профессионализм – берешь в руки инструмент и делаешь. Каждый прошедший службу, скажет, что армейские привычки остаются на всю жизнь. Так и здесь. Чему учили, стало частью тебя. Индивидуальность? Вот дерево растет, от тысячи причин оно формируется – один год был засушливый, другой – дождливый или ветреный, состав почвы. Так и человек.

Т.Н.: Как ты понимаешь свободу творчества? Эта проблема когда-нибудь стояла перед тобой?

С.Т.: Ни в советское время не стояла, ни сейчас. Свободу творчества сам человек ограничивает. Потребность творчества ограничить невозможно. Бывает, жажда интереса к своей персоне превалирует, а результат – никакой. Многие на это тратят впустую жизнь. Самая сложная работа – это взаимодействие с самим собой.

Т.Н.: Творческие планы какие-нибудь составляешь?

С.Т.: Я рассчитываю выйти на какую-то платформу. Это место, с какого можно дальше двигаться. Надеюсь, что мне удастся перейти к творчеству – «еще больше ни о чем», еще к большей простоте. Это даже не мечта, а что-то такое, что может случиться, но может и не случиться.

Т.Н.: Вот ты написал вещь и понял, что она хороша. Удача приносит удовлетворение, подпитывает, вдохновляет?

С.Т.: Я бы сказал так. Чувства удовлетворенности нет, а есть чувство правоты. Это важнее всего.

Сергей Анатольевич Толчеев – живописец, дизайнер.

Родился в 1961 году в Ярославле. В 1986 году окончил Рязанское художественное училище.Член Союза художников России с 2011 года. С 2016 года председатель правления Липецкого отделения Союза художников России. Участник областных, региональных, всероссийских выставок.

Автопортрет с зимним пейзажем. Холст, акрил

Источник